|  Начало  |  1  |  2  |  3  |  4  |  5  |  6  |  7  |  8 страница  |  9  |  Конец  | 

* * *

      Рядом с площадью Ленина, недалеко от набережной, и ресторана где пацаны играли, находился тихий квартал с домами сталинской постройки. Жили там тихие старички-пенсионеры, специалисты эвакуированного в войну Харьковского тракторного завода. Квартал этот шутя, называли "Махаля". Была там одна легенда: Володя Самойлов-Зелкинд, а по простому - "Борода". Борода был хулиган и хиппи. Родился он на фронте, в августе 44-го, отца своего никогда не видел, а мать, Сара Львовна, была уважаемым в городе врачом. Очень славная и интеллигентная женщина. Жили они отдельно, но в одном доме. Был у Володи отчим, он его звал Сашка. Был Сашка по возрасту старше Брежнева, был родом из Одессы, и говорят, даже Мишку Япончика видел. Хороший дед был. По-русски разговаривал плохо, и некоторым казалось, что на другом конце телефонного провода отвечает немец.

     В их тихом, зеленом уютном дворе всегда витал дух какой-то свободы. Посреди двора находилась спортивная площадка с баскетбольными щитами, а вокруг располагались гаражи, построенные на месте дровяных сараев. Гараж у Бороды был самый большой, стоял он на правом фланге, несколько выдвигался из общего строя, и производил впечатление флагманского корабля с адмиралом на борту. Это было подпольное питейное заведение. Называли его "Бар-Бородняк "У Бабая".

     Гаражная калитка открывалась после рабочего дня, а по выходным - с раннего утра. Это означало, что кабачок открыт, и там, уже кто-то сидит и выпивает.

     Внутренний интерьер этой "ямки" имел специфическое оформление: стены были завешаны большими портретами покойных членов Политбюро и генеральных секретарей. Некоторые из них, как, например портреты Микояна и Хрущева, были даже писаны маслом. Все портреты Володя выпрашивал в партийной библиотеке, и как только кто-нибудь из кремлевских старцев прибирался, Борода был тут как тут, и получал большой портрет покойного. По поводу кончины всегда устраивались достойные поминки, и человек, впервые попавший на эту тризну, обалдевал от этого дикого рок-н-ролла.

     Хобби это появилось у Бороды давно, еще с тех времен, когда он служил срочную в кремлевской хозяйственной роте, и хоронил выдающихся людей государства. Хоронили, по его словам часто, и не ниже полковника по званию. И от поминального обеда им тоже кое-что перепадало.

     Похож Бабай был на Аль Пачино из фильма "Путь Карлито", только грива и борода у него были намного длиннее. Черные прямые с проседью волосы и борода, иногда выраставшая до длины бороды Энгельса. Он ее не подстригал, он ее откусывал. Соседи называли его "позором городского еврейства". В самом деле, где вы увидите пьяного еврея с топором?

     Но это была лишь маска. На самом деле Вовка был тонким и добродушным человеком, очень гостеприимным и не жадным. Вытворял он такое, что не каждому дано было понять. Мог, например в 30-ти градусную жару надеть телогрейку, шапку и валенки, и в таком виде пойти сдавать стеклотару. Мог за трояк, на спор, откусить голову живой полевой мыши. Много чего мог, чего не могли его коллеги - инженеры-конструкторы.

     Перед первой рюмкой Борода долго настраивался: ходил туда-сюда, долго мыл стаканы, потом мыл вилки, потом вдруг брал метлу и подметал площадку перед гаражом. Для несведущего человека это было форменным издевательством. И только Вовка Владимиров, его закадычный друг детства и сосед по кличке "Очкарик" вносил ясность: "Та що вы на него смотрэте, наливайте быстрэе, сам прибэжит" - здорово Очкарик подражал Бене Крику.

     Иногда выходил герой соцтруда кузнец Семен Петров и жаловался на похмелье после вчерашней попойки с зятем. Быстро вкупался двумя рублями, выпивал и сваливал ("Пока Фроська не вышла"). Хороший мужик был, простой как две копейки. Спецовка его хранилась в городском музее, как кольчуга Александра Невского, а он стеснялся пользоваться своими льготами, и так же как все стоял в очереди за пивом. Можете себе представить? Хотя очередь за пивом сейчас даже мне трудно представить.

     Вообще, Советская власть умудрялась из всего сделать дефицит. В начале 80-х я видел в Кургане очередь. Попробуйте догадаться за чем. За зубными щетками (давали по две штуки). Очередь начиналась за квартал от ЦУМа и заканчивалась на втором этаже универмага.

     Ассортиментом вино-водочных изделий власть так же не баловала население. А зачем баловать, когда и так все выпьют. Водка постоянно росла в цене: 2,87, 3,12, 3,62, 4,12, 4,42, 5,30, и т.д. В народе ходили всякие куплеты о том, что никто не бросит пить, даже если водка будет стоить 10 рублей, так и звучало в конце байки: "Передайте Ильичу, нам и десять по плечу". До власти, наверное, куплет дошел, так, как рост цен был налицо.

     Момент восшествия на трон товарища Андропова ознаменовался выходом новой водки по цене 4р.42к. (Почти на рубль дешевле позднебрежневской "Старорусской, по цене 5,30!). Народ по своему принял этот дар: это вонючее, пахнущее ацетоном пойло (ну точно "из опилок", как пел Высоцкий) было названо "Андроповкой", и слово ВОДКА, на зеленой этикетке расшифровывалось как: "Вот Она Доброта Коммуниста Андропова". В магазинах она, как правило, выставлялась рядом с "Пшеничной", по цене 6,12. Улавливаете разницу? Но по вкусу "Пшеничная" почти ничем не отличалась от своей соседки. Такая же дрянь.

     Среднемесячная зарплата была эквивалентна двум ящикам водки. В одну из командировок в Госснаб, знающий человек сказал, что себестоимость литра спирта равна шести копейкам. Я был шокирован этой арифметикой. Произведя нехитрые вычисления, можно было понять, что народ пашет за 96 копеек в месяц! Посчитайте сами: из литра спирта "Экстра" получается две с половиной бутылки водки.

     Кто-то может возразить, и напомнить, что коробка спичек тогда стоила одну копейку, и если зарплату пересчитывать на спички, то может быть и картина тогда будет не такая мрачная. Охотно соглашусь. Только вот водка тогда была самым ликвидным товаром.

     Мало кто тогда над этим задумывался, мало кто знал тогда эти тонкости. Борода это знал. Поэтому и работал он ровно на девяносто шесть копеек в месяц.

* * *

     С утра Володя бродил по инженерному корпусу и предлагал складчину пролетариям умственного труда. Расчет происходил по ресторанной цене: 6р. за пузырь "Экстры", который он проносил в джинсах особой конструкции (наподобие тех, что носят сейчас рэперы, только с большим карманом у колена). Туда, собственно и пряталась бутылка. Часто брал с собой своего начальника Жору, и после очередной складчины, какой-нибудь молодой специалист сетовал на то, что опять напоил на халяву этих друзей, так, как его расходы были - трояк за водку, да шесть беляшей на закусь. Отчасти он был прав, так, как в денежном выражении все было верно. Но так же был прав и Бабай, Где же ты купишь пузырь за 4,12 в восемь утра? А его еще и на завод пронести надо, мимо бдительных охранников. И это ему зачитывалось, только вот Жора, с какой стороны не посмотри, выходило всегда пил на халяву.

     Но у Бороды в этом был свой интерес - начальник все же. Поэтому бродил Бабай по заводу везде, и всегда тянул что-нибудь по мелочам: гвоздей варежку, клея баночку, провода метров пять, лампочку, железочку, деревяшечку - в гараже у него было все: гвоздей - килограммов триста, краски - литров двести, инструмент слесарный весь, ящик с пассатижами, коробка с отвертками, ключи гаечные, рожковые, накидные, топоров - штук пять, все острые как бритва.

     Он охотно этим делился с друзьями. Опять же выпив с ним бутылку, можно было набрать сколько надо гвоздей,, и отлить сколько угодно краски. Так что барыгой его ну никак не назовешь. Лопат было штук десять. Лопаты привозились с похорон. Был Володя неформальным председателем похоронной команды Отдела главного конструктора.

     Во времена тотального дефицита товаров и услуг, похороны человека брало на себя предприятие, на котором этот человек работал, или работали его родственники. Гроб, памятник, оградку, изготавливали на производстве. Могилу копали сослуживцы. Похороны, надо сказать, проходили часто. Такая команда не во всяком отделе была.

     Как-то хоронили бывшего парторга, в его родной деревне, и бабки шептались, что вот, мол, Коля хоть и партийный был, а попа все-таки привезли. На батюшку Борода действительно похож был.

     Надо заметить, что похороны от свадьбы, по потреблению спиртного, тогда ничем не отличались. Человека в последний путь провожали достойно. Всегда с духовым оркестром.( Но это уже другая история).

     Взяв в качестве аванса у родственников покойного три пузыря водяры, Борода заходил в лабораторию за остальной бригадой, и все грузились в отделовский УАЗик. Грузились лопаты, веревки, клинья и старые автомобильные покрышки, если это было зимой. В сумке у него весело позвякивало. Была такая прибаутка: после очередного звона из сумки кто-нибудь говорил: "А там ведь не одна!", остальные дружно подхватывали: "А две звенят не так!".

     По прибытии на кладбище, Бабай и представитель родственников покойного договаривались о месте. Володя был знаток кладбищенской земли, и знал где земля мягче, а где, к примеру, можно наткнуться на сланец или на воду, поэтому ему всегда доверяли, его знали все сторожа и смотрители, и вопросы эти он решал в две секунды.

     Размечалось место, и человек шесть, быстренько, по очереди, выкапывали ямку глубиной метр семьдесят. (Строго по ГОСТу, и на это свои стандарты были, ей богу, не шучу. В ГОСТе все размеры были оговорены. Но главное - глубина). Если человек был уважаемый, то могила еще углублялась на штык-два. Никак не могу понять, почему бабки всегда заглядывали в готовую могилку и удовлетворительно цокали языками: "Хорошо, Глыбоко". (Как будто покойник из мелкой могилы мог к вечеру домой вернуться).

     Самая тяжелая и ответственная работа была после того, когда гроб опускался, и все переставали бросать горсти земли. Надо было закапывать. Но кое-кто уже не твердо на ногах стоял, (в процессе работы копачам еще и горячий обед доставлялся на место, а это опять с водкой), да еще все стояли и смотрели, когда закончится погребение, так что перекурить или отдохнуть времени не было. Накладок не было, за исключением тех случаев, когда водки было больше, а выпивающих в бригаде - меньше. Но тебя всегда был готов подменить кто-нибудь из присутствующих.

     После погребения шли поминки, и отказаться идти туда, крепко выпившему копачу было никак нельзя. Это воспринималось, чуть ли не как личное оскорбление, и приходилось мириться. Копачи усаживались за стол первыми, они считались самыми уважаемыми людьми. И опять была водка. Но парни все были молодые и крепкие, и на следующий день редко кто просил отгул, но если вчера был явный перебор, то начальство отгул давало. И вся бригада катила в гараж к Бороде "починиться" (запасливый Бабай всегда прихватывал пузырь с поминок).

     Над столом, в его гараже висела картинка из учебника зоологии, называлась она "Суслики". Он пересчитывал всех по головам, и сравнивал с количеством пришедших в гости. Звучало это так: "Тешкин, Кешкин, Залупешкин... Секельдин, Гвоздин, Пиздин... и в норе еще один!" - тот, что был в норе, и отсутствовал на картинке, был покойник, которого вчера зарыли.

     Гараж был просторный, никакой машины там отродясь не стояло, места для всех было достаточно, была там электроплитка, на которой жарилось сало и ливерная колбаса с луком, появлялась гитара, подтягивался еще кто-нибудь, начиналась складчина, приносилась еще выпивка, как правило, более легкая: портвейн "три семерки", или какая-нибудь "плодово-выгодная".

     Это была чисто мужская компания, посторонние туда не допускались, хотя посторонних было очень мало. Друзей у Бороды было полгорода. И если наполняемость гаража подходила к критической отметке, а погода стояла замечательная, то принималось решение выйти "на природу". При полном отсутствии летних кафе, народ сам выбирал укромные места, где можно было спокойно выпить вдали от глаз бдительной милиции.

     Одно такое место было недалеко от этого "кабачка". Это был спортивный комплекс, и шли туда, на дальнюю площадку для игры в городки.

     У сторожа в будке стояло два полных разноса с уже мытыми стаканами, которые после развешивались отдыхающими на ветки деревьев, а он, периодически ходил как грибник с котомкой, собирал пустые бутылки, и грязные стаканы, которые затем мыл и выставлял на разносы. Сторож был кровно заинтересован в максимальном количестве посетителей, потому что от каждой компании оставался хороший урожай пустой стеклотары. Поэтому ни милиции, ни дружинников там никогда не было, да и народ вел себя прилично, с достоинством делал свое мужское дело. Это вам не нынешние рюмочные, это был своеобразный клуб, со своими разговорами и анекдотами, это не сборище опустившихся ханыг и синих как баклажан маргиналов с растопыренными пальцами. Это все тот же рок-н-ролл. И если ты с нами - то милости просим, а если нет - лучше не подходи.

     Маршрут следования проходил по давно натоптанной дорожке - через гастроном "Восход", где с 11 утра начинал работать вино-водочный отдел. Самое главное, надо было не забыть дежурную отверточку, которая служила своеобразным штопором для открывания винных бутылок.

      В то время Советская власть постоянно издевалась над своим народом, и кроме недавно упраздненного в целях экономии язычка на водочной пробке (легендарные "бескозырки"), с подачи все тех же умников-рационализаторов, была упразднена металлическая пробка на бутылках с портвейном, и с некоторых пор бутылки стали запечатывать большими капроновыми пробками, похожими на бочонки для игры в лото. Это ж как надо было ненавидеть людей, чтобы пропихнуть такое изобретение! Чтобы открыть очередной "огнетушитель" надо было либо срезать ножом верхнюю часть ненавистной пробки, либо предварительно нагрев ее над пламенем зажигалки или спички, быстренько поддеть ее чем-нибудь тонким и жестким. Слышался долгожданный звук "Чпок!", и голубая пробка летела в осеннюю пожухлую листву.

     Голубых пробок на полянке было столько же, сколько желтых листьев. Картина впечатляла. Это были цвета петлюровского флага. Борода всегда шутил: "Хохол родился, еврей заплакал". На закусь брался или плавленый сырок, или полкило соленой кильки за 6 копеек. У кого-нибудь в кармане были семечки, это годилось, кто-то находил одинокое яблочко, висевшее на соседней дикой яблоне, но иногда приходилось занюхивать головой соседа, предварительно поинтересовавшись у него когда он ее в последний раз мыл, и если срок превышал сутки, это тоже годилось.

     Помимо основной работы на заводе, Борода подрабатывал сторожем в соседнем детском саду. Работал он там по вечерам до утра, через сутки или двое. И тогда можно было завалить к нему вместе с девчонками. Территория, прилегающая к садику, была огорожена высоким забором, и была разбита на сектора (для каждой детской группы). На каждом участке стоял небольшой домик для детей, куда можно было присесть. Максимально входило человек шесть. В тесноте, да не в обиде. Выходил Борода, ему любезно предлагался стаканчик портвейна "Агдам", ("Как Дам" в простонародье), он выпивал, просил не сорить, и убрать после себя бычки. Стакан и пустые бутылки можно было оставить в домике. Надо заметить, что навар с бутылок, Борода имел хороший.

     Было здесь свое, любимое место. Звали его "Избушка Лубяная". Сейчас этого садика уже нет, нет зеленого деревянного забора, нет избушек, а рядом, на набережной, стоит летнее кафе, и молодежи по вечерам там так же много, только вот музыка звучит совсем не та.

* * *

     Сегодня 1мая. Пролетарский праздник солидарности трудящихся. Канун первомайского праздника - Вальпургиева ночь. Единственная ночь в году, когда ведьмы собираются на шабаш. Интересно, знали ли об этом большевики, когда провозгласили этот день государственным праздником? В этом есть что-то символичное и зловещее. Наверняка об этом знали. Об этом не может знать советский школьник, но выпускник гимназии конца позапрошлого века, имеющий "отлично" по предмету "закон божий" знал об этом точно. И Дьявол на семьдесят лет поселился в нашей стране.

     Но на первый взгляд - ничего особенного, даже солнышко светит, и настроение у всех приподнятое. Дело ведь не в самой, идеологической сути, а в том, что сегодня все друзья опять соберутся вместе, немного выпьют на демонстрации, а потом, повалят к кому-нибудь на хату, где продолжат, уже "до упора".

     Колонны формируются в определенных местах, и в зависимости от того, как сработал тот или иной завод, распределяются порядковые номера для шествия. Мы всегда первые. И мы всегда пьяные. Не совсем, конечно, но по стакану уже нарезали.

     Борода, принявший чуть больше, интересуется у парторга как там, в Кремле, здоровье у товарища Подгорного, что слышно, куда он пропал, не болен ли? А вдруг уже помер, а мы не знаем? Нехорошо, ведь, не по-людски! Если помер человек, надо помянуть. Но Николай Петрович уклоняется от ответа, и Борода идет к машине, из которой выгружают портреты членов Политбюро. "Подгорного мне!" - надо взять "про запас". На всякий случай. Про запас выбираются еще и пара флагов (хорошие черенки для тяпок получатся), и у парторга, как всегда будет недостача.

     Парторг просит надуть воздушные шары, Бабай надувает два, а третий кладет в карман. - "Дома надо примерить, но размер вроде не мой...маловат". И так всё утро: шаркает "на полусогнутых" туда-сюда вдоль колонны, дуркует.

     Но вот грянул заводской оркестр, и процессия двигается в путь, на площадь Ленина, где местные партийные бонзы с трибуны у памятника "вечно живого" вождя будут поздравлять в громкоговоритель народ с праздником солидарности с чикагским пролетариатом, который за сто лет уже забыл с чего всё началось, потому что живёт в сто раз лучше нас. И с площади колонна будет идти мимо Вовкиного дома. А что у нас во дворе? Правильно. Во дворе у нас гараж. Кто сказал, что все дороги ведут в Рим? Чушь всё это. Все дороги ведут к Бороде. Мимо грузовой машины, с которой бойко торгуют портвейном "Три семерки".

* * *

     Был Вовка замечательным собеседником, любил Высоцкого, Окуджаву и Галича, в рок-н-ролле почти не разбирался, но, тем не менее, ему это было интересно. Он своим, каким-то природным чутьем чувствовал всю фальшь той жизни, и всем своим видом и поведением молча протестовал против этого. И мало кто понимал, что за маской заводского шута было лицо умного и уставшего человека, и что это был не Петрушка, а Арлекин.

     И начавшаяся позже перестройка, и все остальные сумасшедшие годы, лишь повергли его в растерянность, и он никак не мог найти свое место в этой суете. Нелепая горбачевская борьба с алкоголем вызывала в нем своеобразный протест: выпивая в гараже, он частенько показывал на портрет Брежнева, и говорил: "Вот это был человек, при нем я жил хорошо - в "пятом гастрономе" всегда "шипучка" с утра стояла". Как-то его встретили выходящим из галантерейного магазина. В руках полная сетка каких-то синеньких коробочек. Это была Гэ-Дэ-Эровская жидкость для укрепления волос. "Кармазин" называлась. "И это Володя сейчас пьют?" - поинтересовался кто-то. "Да ты почитай: семьдесят процентов спирта, а остальное - витамины! Вот дураки мы были вчера, целый день в очереди за водкой стояли!" И в этой ситуации Бабай смеялся, в его гараже было два ведра с пустыми синенькими пузырьками от этого парфюма. Тара на выброс.

     Пытался он гнать самогон, но брага редко выстаивала положенный срок, и даже когда его кто-то заложил из соседей, участковый нашел лишь пустую флягу с остатками дрожжей, и ушел ни с чем.

     Народ находил свой способ выхода из создавшейся ситуации. На "ура" начал раскупаться виноградный сок. В крышке трехлитровой банки проделывалось небольшое отверстие, и туда добавлялось немного дрожжей (с чайную ложку), затем проволокой к крышке привязывалась резиновая медицинская перчатка. Через день перчатка наполнялась газом (продуктом брожения), и весело помахивала людям, как Ленин на первом параде Красной Армии. К середине недели перчатка напоминала коровье вымя перед вечерней дойкой, разбухала как шар, а в конце недели безжизненно опадала. Это было знаком того, что напиток готов. Напоминало это сухое вино "Фетяску". У Бороды стояло семь банок. Каждый день опадала очередная перчатка, и каждый день заряжалась новая банка сока. Такой непрерывный процесс, как доменное производство.

     Из магазинов начала пропадать всякая дрянь, содержащая в себе сахар: повидло пятилетней давности, карамель под названием "Дунькина радость", талантливый наш народ даже из пряников наловчился самогон гнать. Мгновенно исчез сироп для газированной воды - сахара там было много. Исчезли дрожжи. Народ вместо них стал использовать томатную пасту - самогон отдавал резиной, и был несколько слабоват.

     Народное творчество расцвело как никогда. На работе все обменивались рецептами, и рассматривались различные конструкции самогонных аппаратов, повышался их КПД и производительность. Видел я однажды аппарат, изготовленный из молочной фляги. 40 литров браги перегонял за два часа! Инженерная мысль, вдохновленная новыми идеями, постоянно усовершенствовала старые проекты времен Гражданской войны и НЭПа. А что вы хотите от народа, который первый спутник запустил!

     Один заводчанин, начальник техбюро, между прочим, изобрел свой коньяк. Виноградный сок доводился до кипения, затем снимался с огня, и туда добавлялся технический спирт-ректификат в пропорции три к двум. Очень приличный напиток получался для тех времен.

     Грузчики пили клей БФ. Борис Федорович назывался. Банка клея ставилась на электроплитку, и в процессе нагревания, содержимое помешивалось палочкой, на которую наматывалась вся клейкая составляющая. Оставшаяся мутная жидкость употреблялась внутрь, и ничего ни у кого не слипалось.

     Специализированные магазины по продаже спиртного работали с двух до семи вечера, их было мало, всего 2-3 на город, давали по два пузыря на рыло, и купить это - было сродни небольшому подвигу. Славкин друг Толян, приехавший в отпуск из Польши, вообще не мог понять этого дурдома. А ведь у них тогда диктатор был у власти - генерал Ярузельский, а у нас Мишка "Меченный", будущий социал-демократ.

     Появились новые уважаемые в обществе люди. Те, которые были причастны к распределению спиртного. Всякие продавцы, зав отделами вино-водочных магазинов, менты там дежурившие. Где сейчас вся эта пена? Иногда возникала жалость к пьющим интеллигентам, вроде их бывшего робкого начальника Романыча, которому и выпить-то охота, втихаря от бабы, и взять-то негде. Как он жил все эти годы, бедолага? Очень грустно, наверное.

     У Бороды никому грустить не приходилось, шел народ туда как в Мавзолей.

     Вовчик очень бережно относился к своим посетителям, и часто отводил какого-нибудь сильно "уставшего" корешка к себе домой, укладывал на диван, и давал отдохнуть. Некоторые даже ночевать оставались. Знал особенности употребления алкоголя у многих своих завсегдатаев. И если, к примеру, у кого-нибудь первая рюмка шла навылет, сразу открывал дверь туалета, и поднимал крышку унитаза, деликатно удаляясь в другую комнату. Он знал, кому первая "не идет". Сам, при этом долго "настраивался", и как всегда мыл чистую посуду, или уходил в гараж, проверить не оставлен ли включенным свет.

     Посетитель к тому времени отходил, а Бабай как раз был готов к бою, и за тихой беседой пузырь постепенно выпивался. Но после этого все равно всех тянуло в гараж, потому что по телевизору опять передавали "Лебединое озеро", а это значит, что опять в Кремле кто-то помер.

     Шли выбирать место на стене, куда завтра будет повешен портрет очередного покойника из Политбюро. Все разгадали определенную систему в назначении генеральных секретарей. Председатель похоронной комиссии автоматически становился следующим хозяином одной шестой части суши на планете Земля. Поэтому мало кому известный Михаил Сергеевич Горбачев не вызывал ни у кого никаких сомнений. Борода даже пари выиграл. Проиграл товарищ Романов Горбачеву портфель, а Очкарик - пузырь "Пшенной" Бабаю.

     Часто выпивало у Бороды заводское начальство. В основном те, что своих баб боялись. Много чего знал Бабай об их бытовом алкоголизме, но всегда молчал, и лишь многозначительно улыбался и гыкал в бороду. Многие начальнички упивались у него в стельку. Но почему-то по служебной лестнице Борода не поднимался. Не воспринимали его всерьез эти тихушники. А может быть, отсутствие партбилета было во всем причиной, и его экстравагантность. Скорее всего. Поэтому начальники к нему стали наведываться реже, и он предпочел другое общение.

     Один такой начальник его даже в КПЗ упек как-то. Собственно и не начальник был это, а так, грязь из под ногтей - старший инженер Коля. Очень хотел он быть начальником, и постоянно докапывался до Бабая на работе. Тот однажды не выдержал и запустил в него молотком. Приехала милиция, и увезли, на удивление трезвого Бороду на кичу.

     Просидел он там три дня с мелким бакланьем и кухонными боксерами. Был оштрафован и выпущен на волю. Эта новость быстро облетела всю "систему". Все, смеясь, говорили, что Бабай откинулся. Шли к нему в гараж и поздравляли с освобождением как заслуженного каторжанина. Научился там Бабай шарить по карманам, а пожилая секретарша, услышав в автобусе блатную феню, все допытывалась у него что такое "Петух".

* * *

     Был у Бороды хороший приятель и старший товарищ заводской художник Никитич. Здоровый дядька в тельняшке, похожий на питерского Митька. В молодости Никитич служил на флоте, и его пудовые кулаки украшали синие якоря. Самым ругательным словом у Никитича было слово "Пехота".

     Никитич был классным художником, на досуге писал этюды и подбирал краску для ремонтных автомобилей не хуже современного компьютера. В свободное время лепил из пластилина скульптуры жуликов, алкашей и хулиганов. Покрывал их лаком, и выставлял на обозрение у Бабая в гараже.

     Гвоздем коллекции была скульптура ханыги в фуфайке, с мордой Суслова. Стоял главный идеолог страны на деревянной подставочке, на полусогнутых ножках, в зэковском треухе, и размахивал бутылкой. Скульптура называлась просто: "Миша". У Никитича была мечта - вылепить всех членов Политбюро в таком виде, и он над этим постоянно работал. На Арбате, ребята, такого не увидишь! Никитич обладал своеобразным чувством юмора. Всегда кого-нибудь подкалывал. И одно время его замучили "стиляги" (так он выражался). Пошла мода у удавов лепить на ветровые стекла "Жигулей" надписи на иностранных языках. Эпоха видео еще не наступила, и английский глагол "to fuck" был известен не всем.

     Никитич попросил помощи, и Славка написал ему несколько фраз с использованием английской ненормативной лексики. Рисовал он наклейки с большим энтузиазмом, а на вопрос клиента, как это переводится, с улыбкой отвечал: "Прокачу с ветерком!"

     Представляете себе сытое мурло за рулем "шестерки" с такой надписью? Но клиенты были довольны: очень красиво, а главное загадочно. В словарь заглянуть никто не пытался. Еще Никитич, как все творческие люди любил выпить, и если у заводского клуба после смены звучали "Амурские волны", то было ясно: Никитич сегодня перебрал. Крепко выпив, он любил поиграть на баяне.

     Во времена горбачевских реформ Никитич стал "региональным дилером" по продаже самогона на своем заводе Коммунистического труда (Кому Нести Чего Куда) - он говорил.

     Условия были подходящие: с трехлитровой банки "чемергеса" он имел пол-литра. Вставал вопрос, почти как у Шекспира: пить, или не пить? Никитич колебался, но, не попив месяц, приобрел себе новые колеса и лобовое стекло на "Жигули".

     Самогон ему привозился утром, в трехлитровых банках. Никитич доставал записную книжку, надевал очки, и обзванивал своих заводских дилеров, которые были в каждом цехе, и уже ждали заветного звонка. Разговор был краток, как на фронте: "Есть. Тару давай". Для особо бестолковых или не совсем проспавшихся, вперемешку с матерками пояснялось, что "Тара" - это любая подходящая по объему емкость от кефирной бутылки до пустого пакета из-под молока.

     Самогон ему поставлялся хороший - 42 градуса, сивухой не пах, и расходился в лет. Подпольный заводик не справлялся с возросшим спросом, и в поставке наблюдались перебои.

     Иногда в банку добавлялись корки от грейпфрута. Напиток назывался "Дайкири", пах ламбадой и тропиками. Но только вот Никитич терял на корках по полстакана с банки, и просил поставщика этих добавок больше не делать. В самом деле: он терял три пузыря с партии. Долго они вдвоем с Бородой давили эти корки. Бизнес процветал, пока не отпустили алкогольные вожжи, и пока нормально работал завод. Позже Никитич сам занялся этим ремеслом, но размах уже был не тот.

     В его мастерской терлись или пожилые баянисты, или участники заводской самодеятельности, музыканты-духачи, ждавшие "Жмура".

     "Жмур" - это похороны, на которых играл духовой оркестр. От русского слова "зажмуриться", а "гешефт" - оплата (наверное, с идиша). Сокращенно это мероприятие еще называлось МДЖК - (мертвое дело - живая копейка). Комплекта инструментов хватало на 2-3 бригады. А было и так - по три покойника приходилось "таскать".

     Инструменты были, лабухов иногда не хватало. И Славка иногда ходил с ними, играл на самом главном инструменте - на барабане и тарелках. А в тарелках, господа, самые слезы. Как-то пришлось вчетвером "Жмура тащить".

     Состав: труба, кларнет, баритон, и барабан. Руководитель духового оркестра, Геннадий Павлович, назвал этот дебют "выходом Ливерпульской четверки". Все было нормально, гонорар - 200 р. и три "Балды" (три бутылки водки). Особенно обрадовало Гену, что один участник (это был Славян), отказался пить.

     Все "Жмуры" делились на три категории: "Жмур Наш", "Жмур фирменный", и "Жмур дубовый", или "Деревяшка". "Деревянный", был самым нежелательным; за него не платили денег, и было это в основном тогда, когда помирало начальство, но "три балды" всегда давали. "Жмур фирменный", подразумевал оплату в конце месяца в конторе "Фирмы" - бюро похоронных услуг, (но водка все равно выпрашивалась), и самым желанным был "Жмур Наш" - как льготный шар в тогдашнем "Спортлото". Гонорар и водка выдавались сразу.

     Деньги делились по какой-то сложной Одесской марочной системе, в зависимости от сложности партии и инструмента, на котором играл музыкант. Надо заметить, что барабан был не на последнем месте. Наверное, из-за тяжести самого инструмента.

     Введена эта система оплаты была давно, патриархом похоронного дела Зуйши Давыдовичем Скороходом. Все играли без нот, были виртуозы, которые знали все партии наизусть, и взаимозаменяемость была полной.

     Вынос начинался с траурного марша Шопена, под названием "Хрум". (Хрум - это фонетическое звучание первого аккорда). Перед марочным дележом гешефта, кларнетист Захар исполнял на своем "сучке" веселую пентатонику - Интернационал в китайском стиле. Называлось это - "Солнце над рекой Хуанхэ".

     Получив деньги, и выпив полученную водку, лабухи расходились по своим любимым "ямкам" добавлять и отогреть душу.

     В те былинные времена запретов и государственного лицемерия, народ сам, безошибочно, как лозоходец, ищущий под землей воду, определял те места, где находился родник живого человеческого общения.

* * *

     Рядом с мастерской художника находилась радиорубка. И заведовал всем этим хозяйством милейший и весёлый человек. Коля Анохин. Николай Васильевич. (Почти Гоголь).

     Коля был призером всех официальных и неофициальных конкурсов на лучший анекдот. И в запасе у него всегда был свежий. После армии он работал на круизном судне "Приамурье" массовиком-затейником и побывал за границей. В Гонконге, на Филиппинах, в Японии. Развлекал иностранцев. Ему много чего было рассказать, и он часто вспоминал свои плавания вперемежку с новыми побасенками.

     Коля стал артистом случайно, но это как раз такой случай, который и определяет дальнейшую судьбу. В ранней юности студент машиностроительного техникума, и малолетний участник подростковой банды схлопотал условный срок за хранение обреза, и дядька его, Данилыч, руководитель дипломного проекта у Поляка, попросил Толяна взять над Колей шефство. Толян и привёл его в ту самую агитбригаду, с которой всё и началось.

     Коля менялся на глазах. Природная доброта, взрывной темперамент и коммуникабельность сделали своё дело, и Коля стал настоящим артистом. У любого человека, мало-мальски знакомого с ним, при слове "Аноха", теплело на душе, и невольно появлялась улыбка на лице. Коля всегда, как солнечный зайчик, был душой любой компании, и всегда был на высоте.

     В его легендарной радиорубке было весело, там часто выпивали, и часто там рождались всякие немыслимые проекты. Один такой проект и родился после двух пузырей "Столичной".

     Порнографическая поэма господина Баркова "Лука Мудищев" была записана и аранжирована в этой "творческой мастерской".А началось всё с того, что Славян вспомнил, как в студенческие годы, по общаге ходила магнитофонная пленка ужасного качества с записью этой поэмы. Звук "плыл", и записано это было со старой граммофонной пластинки времён НЭПа. Решили сделать свой вариант. Так сказать "римейк". После очередного стаканчика идея захватила всю компанию, и Женька Мельников, клубный затейник и опальный московский артист, пообещал принести текст, который у него где-то был. На удивление всем, на следующий день "либретто" лежало у Коли на столе.

     Теперь надо было подобрать музыку, то есть фон, соответствующий каждой главе, и Славка с Колей с головой окунулись в работу. Музыка должна быть классическая, Бетховен, Чайковский, Григ, Шопен, и всё это имелось в Колиной фонотеке.

     Включили "Лунную сонату", и Женька начал: "В Замоскворечье, на Полянке...." и т.д. Как настоящий профессионал, он читал прямо с листа, без подготовки, и это был высший пилотаж. Это было что-то! Такого не сделать в профессиональной студии, с их регламентом и ограничением по времени. Для этого нужен определенный настрой, единство и взаимопонимание людей, находящихся рядом, и еще кое-что, что называется "полная расслабуха".

     По легенде, великий Качалов, записывал "Луку" в Большом Театре, с симфоническим оркестром, и все были "в дужину" пьяными. Здесь, же, пьяными были все, за исключением Женьки, который был "в завязке", но драйв у него был не хуже качаловского.

     Включалась очередная фонограмма, и Женька вкрадчиво продолжал: "В каморке грязной и холодной, невдалеке от кабака, жил вечно пьяный и голодный герой романа наш Лука..." По мере развития событий, голос переходил то на крик, то на скороговорку, повествуя о встрече Луки имевшего достоинство в "шесть аршин" с купчихой, сведшей своим любвеобилием в могилу собственного мужа. Это был настоящий рок-н-ролл! В финале звучало "Шествие троллей" Эдварда Грига, и скорбный голос завершал повествование о несчастной любви, закончившейся смертью купчихи, сводни и самого Луки, у которого на утро в заднице оказалось шесть вязальных спиц. Запись была успешно завершена в кратчайший срок, и была устроена презентация для узкого круга проверенных лиц из числа ближайших друзей. Это был головокружительный успех. Все крепко напились и долго ржали, как арабские рысаки на конюшне Ивана Грозного, у которого служили предки Луки Мудищева.

     С Колиной легкой руки запись растиражировалась и пошла гулять по свету. Это не продавалось за деньги. Только бартер. На спирт. Директорский шофер Валера принес пол-литра, и попросил Колю достать "Луку" (который очень понравился "шефу" на какой-то министерской пьянке). Победное шествие "Луки" дошло и до столицы! Если бы знал Петр Самойлович, что всё это делалось в клубе его завода Коммунистического труда, то следовало бы потребовать "роялти", и компенсацию за тиражирование со столичных аудиопиратов.

     Нет уже этой радиорубки, клуб продан за бесценок родственникам нынешних хозяев мертвого завода, и у крыльца растет бурьян.Женька уехал куда-то на волне начавшейся вскоре Горбачевской перестройки, а Коля живет в Москве, и под Новый Год "халтуряет" Дедом Морозом, развлекая отпрысков бывших комсомольцев ставших олигархами.

     И бывает ведь такое! Они случайно встретились с Женькой в метро. Невероятно! Но мы то знаем, что случайно в этом мире ничего не происходит.

* * *

     Во Дворце Культуры есть укромное местечко. Оно находится прямо под сценой. Это световая регуляторная. Царство осветителя Вовы Захарова. Захар - бывший лабух-саксофонист. Захар - это анекдот весом в пять пудов, и у него не соскучишься. Сам он называет себя "ослепителем".

     Регуляторная - это подпольный трактир со своими порядками, и своими завсегдатаями, и Захар обитает здесь как добрый крот, каждый день, встречая и провожая гостей.

     На стенах, вместо обоев - афиши заезжих артистов, с которыми приходилось ему работать за долгую службу в этой "ямке", большинство - с автографами. Эдита Пьеха, Олег Лундстрем, Ленинградский Диксиленд, какие-то чехи и болгары, много кого. Здесь же, на гвоздях, висят старые виниловые грампластинки, остатки чьей-то славы.

     Винишко Володя называет ласково - "шмурдячок", а самогон и водку - по своему - "Кироин". Публика кличет это место "Опохмеляторная", или "бар Андеграунд", и народ тянется "на огонёк".

     Захар сидит за столом и чинит старый телевизор. Собирает "из говна конфетку", которую потом загонит кому-нибудь из работников культуры, или произведёт при помощи этой самой "конфетки", выгодный бартерный обмен на "горючку" с буфетчицей Петровной.

     Захар похож на циркового ковёрного без грима, и в его голубых глазах прыгают бесенята. Вчера, решением городского суда он был оштрафован на тридцать рублей, за клевету, как утверждал художественный руководитель ДК, которого Захар пытался уличить из своего подвала в гомосексуализме. Но, суд - судом, а дыма без огня, как известно, не бывает, и Захар весело повествует о вчерашнем правосудии: "Шли по лесу дровосеки, оказалось - гомосеки". И все ржут, как будёновские лошади.

     Он никогда не прочь выпить, и достаёт из правой тумбы прожженного паяльниками и папиросами стола, чистые гранёные стаканы. Теперь он похож на доброго толстого доктора из сказки Корнея Чуковского, и булькая из бутылки по расставленным стаканам, приговаривает: "приходи ко мне лечиться и корова, и волчица...", а вся компания, почти задохнувшись от смеха, заканчивает: "всех излечит, исцелит, добрый доктор Айболит!"

     И всем хорошо в этом подвале, и в этой пропахшей канифолью и "Беломором" мастерской. И позже, на волне чумной горбачёвской перестройки, ДК объявят "зоной трезвости", но все будут знать, где можно спокойно выпить, и где можно достать ещё, и все будут знать, что в этот подвал никогда не нагрянет народная дружина или какой-нибудь руководящий пидор.

     В этом подвале - торжество дессиденстской мысли, замешанной на Кропоткинском анархизме, здесь "травят" анекдоты о Брежневе и Косыгине. Это закрытый "клуб". Здесь не бывает посторонних, здесь все свои.

     На полке стоит старенький проигрыватель, приёмник "Соната", и катушечный магнитофон "Айдас". Эта рухлядь, с любовью восстановленная умелыми руками работает довольно неплохо, и Володя, ставит свою любимую пластинку болгарской фирмы "Балкантон". Он балдеет от джаза. Он знает в этом толк. И вы открываете "вторую" под Бени Гудмена.

     А наверху, на сцене, топочут танцоры из самодеятельности. Началась репетиция концерта посвященного очередной годовщине Октябрьской революции, и эти замысловатые коленца как-то не вписываются в Гудмановские синкопы, и бьют деревянным молотком по вашим только что опохмелившимся головам.

     Там, наверху, в большом фойе Дворца культуры вечером будет многолюдно, и получившая на кануне пролетарского праздника спецпайки партийная номенклатура, будет сидеть в президиуме торжественного собрания, а передовики производства будут стоять в очереди за дефицитными сосисками, завезёнными по случаю юбилея Советской власти из соседнего ресторана.

     А у вас тоже праздник, но праздник по другому случаю. Вам до лампочки, что там прочитал по бумажке впавший в маразм товарищ Брежнев. Вам достаточно того, что вы собрались вместе в этой уютной и прокуренной комнатушке.

     Захар никогда не уходит в "завязку", впрочем, так же, как никогда не уходит и в запой. Он всегда в форме, и всегда в норме. Он - луч света в этом подземелье, и выпив, начинает играть на кларнете музыку Гершвина.

     Звук вырывается из полуприкрытой бронированной на случай пожара двери регуляторной, и начинает бродить по подземному лабиринту, натыкаясь на тихие шаги дежурного сантехника. И вся компания, затаив дыхание, слушает, а после, посылает гонца в буфет к Петровне, которой с утра завезли молдавский портвейн "Мужик в шляпе". А что такое стакан портвейна, выпитый в этом подземелье? Это не рок-н-ролл, это блюз.

     Нет уже Захара. Ушёл Володя, и вместе с ним ушла целая эпоха, и в подвале тихо, как в могиле. В регуляторной находится какая-то мёртвая подсобка, но нам всегда кажется, что по гулким лабиринтам этого подземелья, всегда будет бродить неприкаянная тень этого не понятого и забытого всеми менестреля.

* * *

     Знаете ли вы что такое пив-бар времен застоя? Нет, не московские бары-автоматы, и не прибалтийские заведения с платным входом и свежими креветками, а обыкновенный российский гадюшник с вывеской "Пельменная", "Блинная", или еще какая-нибудь "Бутербродная" времен позднего Брежнева.

     Советский фаст-фуд не баловал посетителей плюшевыми излишествами, был по пролетарски прост в архитектуре, и не навязчив в сервисе.

     Командовали там угрюмые горцы похожие своими огромными животами друг на друга как близнецы. Народ их звал по-своему: "Андреич", "Степаныч", и т. д. Имели эти люди еще и разрешение на торговлю вином со своего кавказского виноградника.

     А вино то было - дрянь. И пиво разбавлялось ими до известного предела, и сыпали они туда димедрол для дури. И желающих попить такого пивка было немного. Но иногда были исключения. И если по каким-нибудь причинам не успевали эти деятели разбавить водой свежеприбывшее пивцо, народу в этих "стекляшках" собиралось много.

     Это слепок общества. Вся страна тогда напоминала такую огромную чебуречную, со своими правилами и неписанными законами. Просто выпить пива народ туда не ходил. Народ нес с собой еще кое-что покрепче.

     Открыв дверь, ты попадал в особый мир с запахом алкогольных испарений, табачного дыма и пригоревшего жира. Люди, стоящие в очереди отличались от людей уже выпивших, потому что выпивший человек находится в другом измерении.

     И ему уже не важно кто находится рядом: мелкий начальник, или недоучившийся студент, командированный, или не признанный гений, потому, что все вы равны за этим хромым на одну ногу столом. И плакаты "Не курить" и "Не распивать", уже никого не волнуют. И под столом уже открыли пузырь "Столичной", и мы сегодня не будем чокаться, потому, что сегодня убит Джон Леннон, и незнакомый мужик молча пьет вместе с нами за упокой человека перевернувшего этот мир.

     А за окном вечная Советская власть, и дело Ленина по-прежнему живет и побеждает. И кажется тебе, что Ленин, на появившемся вдруг червонце, тихо шепчет: "Верной дорогой идете, товарищи". И покупаешь ты на эту десятку еще пива, и уже не требуешь отстоя пены у похожего на Соловья-разбойника буфетчика.

     И постепенно души ваши оттаивают, и кажется тебе, что и начальник твой не такой уж мудак, и бородатый анекдот так же смешон, как и пять лет назад, и забулдыги за соседним столом стали по своему тебе симпатичны, и не мешало бы опять повторить.

     И так не хочется выходить в промозглую вечернюю слякоть из этого теплого жужжащего мирка к барыгам на соседней стоянке такси, но водка уже кончилась, а добавить надо, и вы приносите еще.

     И вот уже кто-то из знакомых подходит к вашему столу, и компания ваша растет. И разговор становится громче, и ты уже не прячешь в рукав сигарету, и не пускаешь дым с опаской под стол. И посторонних уже в вашей компании нет, и разговор незаметно перетекает в другое русло.

     И какой-нибудь дессидентствующий твой друг с горечью шепчет, что не скоро еще передохнут эти старые гондоны в Кремле, и вы понимаете, как далеко вы находитесь от всего мира, и как вам здорово промыли мозги в начальной школе, и как горько теперь это сознавать, и приходится мириться с серостью и тихим хамством этой жизни. И если бы вам сказали тогда, что через десяток лет этот режим сгинет, вы бы точно посчитали этого фантазера сумасшедшим.

     И опять плеснули по стаканам по 50 грамм, и занюхали засохшим бутербродом с сельдью-иваси, и опять ваша компания смеется над анекдотом про Василия Ивановича, и опять все вспомнили, как выжившему из ума Брежневу пионеры дарили цветы на 8-е марта, а он их с благодарностью принял. И опять кто-то вспомнил, что кто-то из великих говорил о ничтожествах управляющих народами.

     И становится тебе совсем уютно в этом своем мирке, где друзья твои думают точно так же. И не хочется тебе никаких революций и потрясений, и ты понимаешь, что все революции позади, и больше ничего не случится, и никто ничего не сможет изменить, потому что плетью обуха не перешибешь, и действительность вокруг тебя похожа на какой-то холодец. И все одинаково нищи.

     И становится тебе грустно оттого, что угораздило вас всех родиться в этой стране.

     Но опять разлили на два пальца от донышка, и опять все повеселели, и пора расходиться, но никому не охота выходить на улицу во всю эту мерзость. А к соседнему, освободившемуся столику уже подошла новая компания, и уже кто-то незаметно стянул с разноса чистый стакан, а заметившая это бухая бабка-уборщица пробурчала под нос: "теплотрассники".

     И постепенно голоса за соседним столом становятся веселее, и кто-то уже закурил втихаря, и предлагает вам выпить вместе с ними. И вы знакомитесь с этими ребятами, и оказывается, что у вас есть общие знакомые, и кто-то из них уже знает тебя, заочно. И ты кого-то где-то видел. И все уже ржут над новым анекдотом про Ленина на плоте, промерявшим фарватер на Москве-реке для "Авроры". И рядом стоящий дед-инвалид, с опаской ковыляет от вас в другой угол. Он помнит 37-й год. И опять все выпивают за помин души крутого очкарика с простым именем Джон.

     И сколько таких пельменных, чебуречных, блинных, по всей нашей огромной стране? И сколько людей сейчас греют душу в этих стекляшках? Это очаг пассивного сопротивления Советской власти, здесь нет плакатов и лозунгов, лишь на синем поцарапанном пластике круглого стола кто-то давно накарябал самое популярное русское слово из трех букв.

     И выходит, слегка шатаясь, народ из этих пивнушек в грязь и холод, кто-то по домам, кто-то куда-нибудь еще.

* * *

     Как-то тебе приснился сон. Ты куда-то очень сильно спешил, тебе обязательно надо было попасть туда, где собрались те, кто тебе очень сильно нужен. Это твои друзья, и там происходит что-то важное, от чего, может быть, зависит многое в твоей жизни.

     Ты выбегаешь из дома, и на ходу застегивая пальто, бежишь к такси, стоящему у твоих дверей. Но желтая "Волга" трогается с места, и уезжает за угол, с другим пассажиром, который спокойно вышел из соседнего подъезда, и сел в заказанную тобой по телефону машину.... И ты спешишь дальше, на проезжую часть, махая рукой пытаешься остановить попутчика, но все машины идут в другую сторону, куда тебе совсем не надо, а в проезжающих мимо маршрутных такси нет свободных мест....

     Но вот где-то вдалеке, появляется зеленый огонек, но он сразу тухнет, когда веселая компания в ста метрах от тебя, с хохотом садится в салон. И ты бежишь на ватных, не слушающихся тебя ногах по дороге, на ходу махая рукой, тщетно пытаясь остановить хоть кого-нибудь. Но дорога пуста, и все машины идут в парк. А тебе надо успеть, у тебя мало времени, а это так далеко, что пешком ты доберешься туда лишь к рассвету. И ты опять выскакиваешь на дорогу, и бежишь вперед, еле переставляя уже налившиеся чугуном ноги. Драгоценное время и силы на исходе, а путь так не близок, что ты начинаешь понимать, что вовремя тебе туда не добраться.

     Но вот из-за поворота появляется старенький "Москвич", и ослепив тебя дальним светом одной работающей фары, останавливается рядом. Быстро заскочив в салон, ты бросаешь водителю: "вперед!!!", но эта рухлядь внезапно глохнет, при попытке взять старт. С горем пополам, выскочив из дверей, ты толкаешь эту видавшую виды телегу, упершись ногами в асфальт, и прижавшись грудью к поржавевшему в некоторых местах багажнику. Проехав несколько метров на бурлацкой тяге, машина, вдруг с жалобным скрежетом заводится, и ты на ходу заскакиваешь обратно. "Вперед, шеф..." но на водительском месте пусто.... А машина уже набрала обороты, и тебе ничего не остается делать, как перелезть на место шофера.... И ты мчишься по пустынным улицам, дребезжа плохо прикрученными гайками на ухабах, и визжа ненадежными тормозами на крутых поворотах.

     И вот ты на месте. Это или гостиница, или какой-то кабак. В стеклянном окошечке появляется лицо полусонного швейцара в парадной форме, когда ты стучишь по стеклу юбилейным рублем с профилем Ленина. За рубль он тебя запускает, но в зале пусто, и уже давно потушен свет, а на одной из вешалок в пустом гардеробе, висит одинокий, забытый кем-то зонтик.Более сильного чувства утраты ты никогда больше не испытывал.

|  Начало  |  1  |  2  |  3  |  4  |  5  |  6  |  7  |  8 страница  |  9  |  Конец  |